Отрывок из поэмы И.С. Тургенева "Дворянское гнездо"

В это мгновенье вошла Лиза. 

С утра, с самой той минуты, когда она, вся похолодев от ужаса, прочла записку Лаврецкого, Лиза готовилась к встрече с его женою; она предчувствовала, что увидит ее. Она решилась не избегать ее, в наказание своим, как она назвала их, преступным надеждам. Внезапный перелом в ее судьбе потряс ее до основания; в два каких-нибудь часа ее лицо похудело; но она и слезинки не проронила. "Поделом!", -- говорила она самой себе, с трудом и волнением подавляя в душе какие-то горькие, злые, ее самое пугавшие порывы. "Ну, надо идти!" -- подумала она, как только узнала о приезде Лаврецкой, и она пошла... Долго стояла она перед дверью гостиной, прежде чем решилась отворить ее; с мыслью "Я перед нею виновата" -- переступила она порог и заставила себя посмотреть на нее, заставила себя улыбнуться. Варвара Павловна пошла ей навстречу, как только увидала ее, и склонилась перед ней слегка, но все-таки почтительно. "Позвольте мне рекомендовать себя, -- заговорила она вкрадчивым голосом, -- ваша maman так снисходительна ко мне, что я надеюсь, что и вы будете... добры". Выражение лица Варвары Павловны, когда она сказала это последнее слово, ее хитрая улыбка, холодный и в то же время мягкий взгляд, движение ее рук и плечей, самое ее платье, все ее существа -- возбудили такое чувство отвращения в Лизе, что она ничего не могла ей ответить и через силу протянула ей руку. "Эта барышня брезгает мною", -- подумала Варвара Павловна, крепко стискивая холодные пальцы Лизы и, обернувшись к Марье Дмитриевне, промолвила вполголоса: "Mais elle est delicieuse!" {"Да она прелестна!" (франц.).} Лиза слабо вспыхнула: насмешка, обида послышались ей в этом восклицании; но она решилась не верить своим впечатлениям и села к окну за пяльцы. Варвара Павловна и тут не оставила ее в покое: подошла к ней, начала хвалить ее вкус, ее искусство... Сильно и болезненно забилось сердце у Лизы: она едва переломила себя, едва усидела на месте. Ей казалось, что Варвара Павловна все знает и, тайно торжествуя, подтрунивает над ней. К счастью ее, Гедеоновский заговорил с Варварой Павловной и отвлек ее внимание. Лиза склонилась над пяльцами и украдкой наблюдала за нею. "Эту женщину, -- думала она, -- любил он". Но она тотчас же изгнала из головы самую мысль о Лаврецком: она боялась потерять власть над собою; она чувствовала, что голова у ней тихо кружилась. Марья Дмитриевна заговорила о музыке.

   -- Я слышала, моя милая, -- начала она, -- вы удивительная виртуозка.

   -- Я давно не играла, -- возразила Варвара Павловна, немедленно садясь за фортепьяно, и бойко пробежала пальцами по клавишам. -- Прикажете?

   -- Сделайте одолжение.

   Варвара Павловна мастерски сыграла блестящий и трудный этюд Герца. У ней было очень много силы и проворства.

   -- Сильфида! -- воскликнул Гедеоновский.

   -- Необыкновенно! -- подтвердила Марья Дмитриевна. -- Ну, Варвара Павловна, признаюсь, -- промолвила она, в первый раз называя ее по имени, -- удивили вы меня; вам хоть бы концерты давать. Здесь у нас есть музыкант, старик, из немцев, чудак, очень ученый; он Лизе уроки дает; тот просто от вас с ума сойдет.

   -- Лизавета Михайловна тоже музыкантша? -- спросила Варвара Павловна, слегка обернув к ней голову.

   -- Да, она играет недурно и любит музыку; но что это значит перед вами? Но здесь есть еще один молодой человек; вот с кем вы должны познакомиться. Это -- артист в душе и сочиняет премило. Он один может вас вполне оценить.

   -- Молодой человек? -- проговорила Варвара Павловна. -- Кто он такой? Бедный какой-нибудь?

   -- Помилуйте, первый кавалер у нас, да не только у нас -- et a Petersbourg. Камер-юнкер, в лучшем обществе принят. Вы, наверное, слыхали о нем: Паншин, Владимир Николаич, Он здесь по казенному поручению... будущий министр, помилуйте!

   -- И артист?

   -- Артист в душе, и такой любезный. Вы его увидите. Он все это время очень часто у меня бывал; я пригласила его на сегодняшний вечер; надеюсь, что он приедет, -- прибавила Марья Дмитриевна с коротким вздохом и косвенной горькой улыбкой.

   Лиза поняла значение этой улыбки; но ей было не до того.

   -- И молодой? -- повторила Варвара Павловна, слегка модулируя из тона в тон.

   -- Двадцати восьми лет -- и самой счастливой наружности. Un jeune homme accompli {Вполне светский молодой человек (франц.).}, помилуйте.

   -- Образцовый, можно сказать, юноша, -- заметил Гедеоновский.

   Варвара Павловна внезапно заиграла шумный штраусовский вальс, начинавшийся такой сильной и быстрой трелью, что Гедеоновский даже вздрогнул; в самой середине вальса она вдруг перешла в грустный мотив и кончила ариею из "Лучии": Fra poco... {Вскоре затем... (итал.).} Она сообразила, что веселая музыка нейдет к ее положению. Ария из "Лучии", с ударениями на чувствительных нотках, очень растрогала Марью Дмитриевну.

   -- Какая душа, -- проговорила она вполголоса Гедеоновскому.

   -- Сильфида! -- повторил Гедеоновский и поднял глаза к небу.

   Настал час обеда. Марфа Тимофеевна сошла сверху, когда уже суп стоял на столе. Она очень сухо обошлась с Варварой Павловной, отвечала полусловами на ее любезности, не глядела на нее. Варвара Павловна сама скоро поняла, что от этой старухи толку не добьешься, и перестала заговаривать с нею; зато Марья Дмитриевна стала еще ласковей с своей гостьей: невежливость тетки ее рассердила. Впрочем, Марфа Тимофеевна не на одну Варвару Павловну не глядела: она и на Лизу не глядела, хотя глаза так и блестели у ней. Она сидела, как каменная, вся желтая, бледная, с сжатыми губами -- и но ела ничего. Лиза казалась спокойной; и точно: у ней на душе тише стало; странная бесчувственность, бесчувственность осужденного нашла на нее. За обедом Варвара Павловна говорила мало: она словно опять оробела и распространила по лицу своему выражение скромной меланхолии. Один Гедеоновский оживлял беседу своими рассказами, хотя то и дело трусливо посматривал на Марфу Тимофеевну и перхал, -- перхота нападала на него всякий раз, когда он в ее присутствии собирался лгать, -- но она ему не мешала, не перебивала его. После обеда оказалось, что Варвара Павловна большая любительница преферанса; Марье Дмитриевне это до того понравилось, что она даже умилилась и подумала про себя: "Какой же, однако, дурак должен быть Федор Иваныч: не умел такую женщину понять!"

______________________________________________________________________